Меню
Авторизация
Логин:
Пароль:
Запомнить
Забыли пароль?
Праздники Кубы

Праздники Кубы

Кто онлайн?

Пользователей: 0

Гостей: 6

Как я служил на Кубе
13-11-2008 (00:00) - Администратор

Автор - Сергей Максимишин. Сайт автора.

Фото автора

 

Как я служил на Кубе. Часть 1.

Призыв.
 

В июне 1985 года за чрезмерное увлечение альтернативным театром Арто и, как следствие, слабую академическую успеваемость, меня выгнали из института. Всю осень бомжевал, незаконно занимая койко-место в политеховской общаге, кормился нерегулярными шабашками. К зиме, необратимо запутавшись в долгах, юридическом статусе и личной жизни, решил продать гитару и сдаться властям.
 

Утром второго декабря я пришёл в Выборгский РВК и потребовал предоставить мне возможность отправления гражданских надобностей. К законному этому требованию в военкомате отнеслись подозрительно - решили, что я скрываюсь от милиции. Некий прапорщик, не желая брать на себя ответственность, отправил меня к начальнику призывной комиссии майору Забирухину , который по доброте душевной после длительных уговоров выдал мне повестку на медкомиссию. Пятого декабря ровно в 8-00 меня, лишённого волос и паспорта, грустного и пьяного друзья погрузили в военкоматовский автобус.
 

Проснулся я на проспекте Обуховской обороны, у городского сборного пункта. Выстроенным в шеренгу призывникам Выборгской стороны предложили вскрыть сумки и сдать ножи и водку. Закончив шмон, нас поместили в кинозал, где уже сидело человек двести и стали показывать мультики. Проснувшись, я обнаружил зал пустым и покинул его. В фойе нашёл прапорщика с бумагами.
 

- Товарищ прапорщик, вы меня забирать-то будете или потом прийти?
- Фамилиё?
- Чья?
- Твой.
- Максимишин.
- М***к! Я тебя три раза кричал. Вон автобус, куда едет не знаю, там разберутся. Бегом марш!
 

Автобус вырулил на Московский проспект и уверенно двинулся по нему.
- В аэропорт везут, - огорчились призыники.
Для определённости спрашиваю сопровождающего нас прапорщика-корейца с эмблемами войск связи:
- А куда едем, товарищ прапорщик?
- В жопу.

Напряжённо ожидаемого поворота направо, - в Пулково, не случилось. Прибыли в город Пушкин, на пересыльный пункт п/п 116. Казарма - горчичные своды, коричневые стены, двухъярусные койки без матрасов. Разлёгшись, будущие воины захрустели целлофаном и запахли куриными ногами. После пьяных проводов есть не хотелось, да и нечего было. Прошёл слух, что будем служить на территории Ленинградского военного округа. Новость эта порадовала и радовала до тех пор, пока я не обратил внимания на настенную пенопластовую карту ЛенВО. Краснознамённый округ, как оказалось, включал все земли и воды от Бологое до Полюса. Угнетенный этим знанием, я уснул.

Просыпаюсь - опять пусто. Вышел в коридор - стоит строй, человек девяносто. Пристроился сзади. Давешний майор называет фамилии.
- Кого не назвал?
- Меня.
- Фамилия?
- Максимишин.
- М***к! Где был?
- Спал, - не стал лукавить я.
- Ну ты, воин, даёшь! - искренне восхитился майор, - Я думал ты смылся! Твоя команда уже в Мурманске на повара учится.
Смачно ругнувшись, внёс меня в список.

Преодолевая разброд, шатания и курение в строю, наш отряд пересёк город Пушкин, посредством двух электричек и метрополитена достиг станции Левашово и углубился в лес. « Кто умеет паять, - поинтересовался прапорщик-кореец, - три шага вперёд!». Делаю шаг вперед.
Через час мы вошли в ворота части. Встретил нас толи пьяный, толи просто по жизни весёлый обитатель будки КПП, настырно предлагал купить валенки.

Построились на плацу. Время 0-30. Шеренгу тут же окружили дембеля, выпрашивая и выменивая часы и шмотки. Стояли долго. Наконец пришёл прапорщик и, с трудом расшугав навязчивых дембелей, разделил нас на паяльщиков и миномётчиков. Вслед за сержантом семеро будущих связистов последовали в ленинскую комнату второй роты учебного батальона связи. Там нам была предоставлена возможность доужинать остатки родительских харчей. Время от времени в комнату просачивались заспанные солдатики в несвежем белье. По рыку сержанта бесшумно исчезали, в случае удачи, унося с собой пирожок или кусок курицы. Наконец - «Отбой!».

Проснувшись, с грустью обнаружил, что всё содержимое моего рюкзака (мыло, зубная паста, бритва, кремы до и после и т. д.) злодейски спёрто однополчанами. На дне ютились зубная щётка, томик Шевченко и пластинка с Гимном СССР и антисоветской шуткой, подаренная при прощании сионистом Шурой Гуровичем.
После зарядки, которой мы, новобранцы в штатском, манкировали, состоялся завтрак. Предложенный котелок перловой каши с салом есть не стали. «Это у вас пирожки мамины в жопе булькают» - пояснил старшина. Он же после завтрака отвёл нас на склад, где обрели мы вещевое довольствие.

Остаток дня просидели в бытовке за рукоделием - пришивали пуговицы, шевроны, погоны. Между делом приходилось отвечать на вопросы начальников, прибывавшими по порядку возрастания чинов для осмотра пополнения. Первым был старшина. Фамилия, имя, год и место рождения, национальность.
- По правде или по паспорту?
- По правде я и так вижу.
- Тогда украинец.
- Гражданская специальность?
- Учился в Политехе на ядерной физике.
Это старшине не понравилось.

Следующим опросу подвергся Мишка Шуба, люмпен-студент, отчисленный, как и я, с третьего курса физфака, только университетского.
- Фамилия?
- Шуба.
- От это класс! - обрадовался старшина, - будешь обмундирование подписывать, а всё шуба. И шинель - шуба, и хэбэ - шуба, и валенки - шуба. Имя отчество?
- Михаил Юрьевич.
- Твою мать! Как Гоголя ! - не переставал удивляться прапорщик.
- Работал кем?
- Учился в университете на ядерной физике.
- П****ц второй роте. Взорвут.

Далее те же вопросы задавал командир роты - по виду, сильно пьющий усталый капитан. Он же сообщил, что нам повезло, поскольку служить будем под Ленинградом, а не на ЗФИ (Земля Франца - Иосифа), но ещё ничего не поздно исправить. «Служить здесь легко, кормят хорошо и часто, да и вообще, много ли солдату нужно, насрал в штаны и радуйся, что тепло».

Потом с вопросами приставал начальник штаба батальона майор Столяров. Он же выступил с короткой зажигательной речью, начав её так: «Вы эти мысли свои е******е из головы повыбросьте!»
Последним появился дневальный и по одному вызывал в канцелярию к ротному. Моя очередь. Стучусь, открываю дверь.
- Можно?
- Можно за **й подержаться, - доверительно сообщил капитан, - В армии говорят «разрешите». Заходи по-новой.
Дубль «два».
- Разрешите войти?
- Входи.
- Ну?
- Вошёл.
Ротный эффектно обыграл слово «вошёл».
- Представляться надо, товарищ курсант.
Дубль «три». На этот раз удачно.
- На Кубу служить поедешь?
- Поеду.
- Пойдёшь в третий взвод.
- Есть.
- Есть, есть… На жопе - шерсть...

К вечерней проверке я уже был экипирован, а через три дня мне стало казаться, что в третьем взводе второй роты я родился и вырос.

 

Как я служил на Кубе. Часть 2.

Эшелон.
 

Отдельный гвардейский учебный батальон связи входил в состав гвардейской учебной дивизии и состоял из трёх рот - двух учебных и одной постоянного состава, где служили писари, повара, водители, свинари, кладовщики и прочие организаторы учебного процесса. Каждая из учебных рот делилась на пять взводов, отличавшихся номерами приобретаемого ВУСа (военно-учетной специальности). Прослужив 6 месяцев в третьем взводе второй роты, курсант обязан был поднатореть в боевой и политической подготовке, а так же приобрести навыки и умения, необходимые для получения звание «рядовой» и ВУСа №504 (радиотелефонист).
 

В первом, втором и пятом взводах учились будущие начальники радиостанций, в четвёртом - радиомастера. Поскольку для овладения этими специальностями, помимо верности делу КПСС, требовалась ещё и определённая сумма знаний о физическом устройстве мира, взвода №№ 1,2,4,5 состояли в основном из экс - студентов. Это выгодно отличало их от взвода №3, укомплектованного главным образом неискушёнными книжным знанием хлеборобами целинных и залежных земель Северного Казахстана.
 

Но не только и не столько этим разительно отличался наш третий взвод от остальных. Мы считались особенными: нам запрещали стричь волосы и прививали трепетную любовь к Кубинской Революции и её лидеру товарищу Фиделю Кастро Рус лично. Дело было в том, что, по окончании учебки, курсанты взвода, получившие ВУС №504, отправлялись исполнять интернациональный долг, состоявший в охране и обороне Острова Свободы. Такой же особенный взвод был в первой роте, но там всеобщим любимцем был товарищ Менгисту Хайли Мариам, вождь народа эфиопов.
 

О службе на Кубе ходили самые противоречивые слухи. Кто-то, ссылаясь на письма земляка, рассказывал, что в связистах на Кубе как в сору роются, девать их некуда, поэтому работают они приёмщиками грузов в порту или продавцами в киосках местной «Союзпечати». Я уже представлял, как в пробковом шлеме, с бичом в руках, стою у дощатого трапа, а по трапу унылой чередой бредут, обнажённые по пояс чернокожие. Но вдруг пришло другое письмо, отправитель которого рассказывал, что в джунглях жить можно, вот только очень достают черви, которых по утрам приходится выковыривать из сапог столовой ложкой. А к ночным бомбёжкам быстро привыкаешь, плохо только, что тростник рубить мешают.
 

2 мая, овладев нехитрой наукой быстро разматывать и сматывать 500-метровую катушку телефонного провода, терзаемый сомнениями и неопределённостью, в рваных сапогах (свои хорошие подарил за ненадобностью), я вновь вступил на памятный плац П/П №116, что в городе Пушкине. Регулярность архитектуры казармы под горчичными сводами на этот раз пикантно оттенялась очередью из ста пятидесяти голых мужиков. Дальним концом очередь уходила в маленькую дверь. По обе стороны очереди лежали кучи сапог, кальсон, пряно пахнущих портянок и х/б б/у. Никто из канувших за дверь назад не возвращался, о происходившем за ней ползли самые разнообразные слухи. Раздевшись и усугубив кучи шмоток своими аксессуарами, пристроился в хвост. За дверью оказался в центре внимания очередной медкомиссии. Пройдя стандартный набор полковых эскулапов, подошёл к сидевшему последним старенькому хирургу-подполковнику. «Ну что, боец, показывай своё колумбово яйцо», - скомандовал подполковник. Удовлетворившись осмотром, он чиркнул размашистое «годен» и отправил меня в следующую комнату анфилады. Там, заявив себе 48-й размер, я стал обладателем комплекта гражданской одежды, состоявшей из двух пар красных носков, голубых портов, атласной рубашки с таджикским орнаментом (красные ромбы по изумрудному полю) , песочного кримпленового костюма с рельефными хризантемами, галстука в фиолетовый горошек, шляпы в дырочку и синего плаща. Мои сомнения в комплиментарности галстука и рубашки хозяйничавший в спецраспределителе прапорщик решительно отверг, послав к такой-то матери. И я прошёл в следующую комнату, где присоединился к некогда голым, а теперь сиявшим оргиастическим великолепием подаренных министерством обороны тряпок, мужикам.
 

На утро мы были объявлены эшелоном. Состоялось назначение временного младшего командного состава. Как самый образованный, я был назначен заместителем командира взвода. Взвод состоял из четырёх однополчан - связистов и двадцати шести узбекских мотострелков. После обеда состоялся строевой смотр. Командир эшелона - капитан первого ранга - довёл до личного состава приказ, предписывающий совершить марш по маршруту п/п 116 - город Пушкин - город Ленинград - Страна Пребывания, и призвал к торжественному маршу по-ротно с равнением на трибуну. Чеканя шаг во главе взвода, я мучительно вспоминал, разрешает ли устав отдавать честь в движении, имея головным убором шляпу в дырочку. Не прерывая торжественного марша, эшелон направился к стоявшим на некотором расстоянии от п/п «Уралам». Встреченные по пути пушкинские обыватели были повержены в изумление видом полутора сотен юношей, шагающих по мирному городу в дивных одеждах, венчаемых одинаковыми перфорированными шляпами.
 

Уже под вечер «Уралы» достигли порта. В таможенной декларации я покаялся в обладании радиоприёмником «Россия» и в полном отсутствии изделий из драгоценных металлов.
 

13 мая в 21-00 во главе взвода узбекских автоматчиков я пересёк государственную границу СССР и вступил на борт трансокеанского лайнера «Балтика» - того самого корабля, посредством которого Никита Хрущёв нанёс исторический визит Соединённым Штатам Америки. К сожалению, описываемый рейс оказался последним для славного судна. По прибытии в порт приписки оно было отправлено на слом.
 

Ровно в 22-00 того же дня «Балтика» оставила город Ленина. Предоставленная судоходами жилплощадь приятно удивила. Поселились мы, пятеро связистов и один узбек, в четырёхместной каюте туркласса. Имея уже некоторое представление о нравах Вооружённых сил, я ожидал провести круиз в трюме. (И не слишком ошибался. Устная традиция утверждает, что воинов - интернационалистов первых лет доставляли на Остров Свободы именно в трюмах транспортных судов). Каюта наша представляла собой пенальчик площадью ровно в четыре матраса. Меблирована была двумя двухъярусными койками, двумя брошенными на пол тюфяками, иллюминатором, репродуктором и запиской, запрещающей производить с иллюминатором и репродуктором какие-либо действия.
 

Через час после отплытия милым женским(!) голосом репродуктор сообщил, что младших специалистов приглашают на ужин в ресторан «Нева». О том, что на время следования эшелона мы становимся младшими специалистами по сельскому хозяйству нас проинструктировали ещё в Пушкине. Офицеры по праву считались старшими специалистами той же отрасли.
 

Отправляясь в ресторан, прихватил с собой предусмотрительно заначенную в хлеборезке пачку рафинада. Получился серьёзнейший конфуз: уж и не знаю, что обо мне подумала молоденькая официантка, поразившая нас ассортиментом и доступностью забытых блюд.
 

К несчастью, скоро еда, не став хуже перестала радовать. Началась качка, и мощь её возрастала по мере продвижения «Балтики» на Запад. У меловых скал Кале четыре балла сразили моих узбеков, не имевших развитых навыков мореходства. У берегов Испании младший специалист, нашедший в себе мужество посетить ресторан, по праву мог рассчитывать на 3-4 порции павших товарищей. У Азорских островов качка достигла 7 баллов и было мучительно больно поедать завтрак только для того, чтобы по пути в каюту выплюнуть его в набежавшую волну. Обидно было и то, что как только «Балтика» проходила на виду у обитателей суши, репродуктор настоятельно рекомендовал младшим специалистам покинуть палубу и укрыться от недружественных взглядов иностранных разведок в каютах. С этим злом я научился бороться. Методику борьбы опробовал ещё в Датских проливах - заслышав зловещий голос, бежал на палубу, где , осматривая заграницу, через каждые полторы минуты орал: «Третий взвод, всем по каютам!»
 

В Саргассовом море качка кончилась. Воинством овладела скука и томительное чувство неопределённости грядущего. Моряки, имевшие многолетний опыт перевозки интернационалистов туда и обратно, пугали рассказами о царящей в Стране пребывания дедовщине. Не способствовал пробуждению радостного ожидания и найденный под матрасом конверт, адресованный «духам от ДМБ-86». Конверт содержал банкноту в 10 песо с надписью «душарам на мороженое», а так же листок в клеточку с изображением виселицы и призывом «Духи, вешайтесь!».
 

Уже ближе к Америке приключился первый из виденных мною инцидент на почве межнациональной розни. Гигантский армянин Володя Оганесян, оскорблённый видом нагло гуляющей по палубе пары азербайджанцев, вступил с ней, с парой, в пререкания. Оганесян пообещал выкинуть азербайджанцев в океан и тут же приступил к решительным действиям. Спасли азербайджанцев проходившие мимо узбеки, поднявшие шум, на который сбежались старшие специалисты. Приказом командира эшелона армянина арестовали. «Балтика» не отличалась развитой пенитенциарной системой, поэтому узника заточили в подсобку для хранения спортивного инвентаря. Кормление арестованного возложили на вверенный мне взвод. На полноценный уход за армянином со стороны ослабленных качкой моих подчинённых рассчитывать не приходилось, поэтому каждый акт кормления несчастного приходилось контролировать лично. Этим я заслужил признательность Володи, а в последствии и всего армянского землячества Кубы, крёстным отцом которого вскоре стал Оганесян.
 

На восемнадцатый день плавания, чудом избежав встречи с неведомым у Бермуд, эшелон увидел Гавану.

 

Как я служил на Кубе. Часть 3.

Как я стал фотографом.
 

Покинув гостеприимный борт «Балтики», мы узнали, что товарищ Фидель не смог приехать и лично пожать мозолистые ладони старших и младших асов крестьянского труда, зато прислал японские автобусы с затемнёнными стёклами.

Укрывшись за ними, эшелон проследовал через столицу, сбавив скорость, миновал железные ворота «в шашечку» с вывеской «12-й учебный центр», и, проехав ещё метров 800, взобрался на пологий холм, где и спешился.

Не успели мы осмотреться, как оказались выстроенными в три шеренги. Перед строем возник подполковник в кубинской форме. Представившись комендантом учебного центра, поздравил пополнение с прибытием и пригласил обедать. После обеда состоялось массовое переодевание.

Высокие полусапоги на шнуровке, оливковые брюки, ремень с лысой латунной пряжкой, рубаха без рукавов, легкомысленный головной убор, именуемый почему-то «пидоркой», погоны с большими жёлтыми буквами «FAR» (Les fuerzas armadas revolucionarias).

Воспользовавшись суматохой переодевания мы с другом гагаузом Васей отправились осматривать достопримечательности. Широкая тропа спускалась с холма и терялась в джунглях. Воспитанный на «Клубе кинопутешественников», советский человек без труда поймет охватившее нас чувство нереальности происходящего.

Охая и ахая над каждым новым дивом местной флоры и насекомой фауны, мы и не заметили, как перед нами вырос самый настоящий креол. Чёрный конь, такие же усищи, кожанные штаны, широкополая шляпа, мачете на ремне потрясли даже Васю, незнакомого с творчеством непереведённого на гагаузский язык Майна Рида. Кубинец спешился.. «О, советико компаньеро! - обрадовался нам туземец и тут же проявил гостеприимство, - нессесарио фоки - фоки?» Удивившись нашему непониманию, он темпераментным жестом не оставил сомнения в значении «фоки - фоки». Для вящей убедительности абориген помахал рукой и на тропе чудесным образом возникли две непонятного возраста, толстые, отчаянно улыбающиеся, мулатки. Пока мы хлопали глазами, из леса, ещё пять минут назад казавшегося необитаемым, вышел солдат, в такой же как у нас, но выгоревшей форме. На языке, равно непохожем на русский и испанский, он перекинулся парой - другой фраз с кубинцем, передал ему пакет с каким - то трикотажем и увёл одну из барышень в лес. Провожаемые презрительными взглядами туземца, его подруги и верного коня, мы с Васей побрели назад в армию.

Как и положено, в 20-00 был ужин, а в 22-00 отбой. Брезентовый шатёр явно не вмещал всех желающих спать. Чмошникам матрасов не досталось, их пинками вытолкали на тёплую землю. Но и на матрасе уснуть было невозможно - страшно болели обожжённые тропическим солнцем до волдырей члены.

Утро началось с массовой прививки от тропических болезней. День прошёл в построениях, устраиваемых с целью выявить токарей, электриков, водопроводчиков, пекарей, музыкантов.
Уже вечером перед строем предстал высокий, широкой кости старший лейтенант и предложил «композиторам, художникам, певцам, фотографам и прочей художественно одарённой сволочи, которая служить не хочет», сделать три шага вперёд. Одарённости в себе я не чувствовал, но и служить не хотелось. Вышедших вперёд бойцов старший лейтенант увёл в сторонку и, отрекомендовавшись начальником клуба, стал группировать по увлечениям.
-Ты кто?
- Режиссер. - очень уж служить не хотелось.
-Больших и малых академических театров?
-В институте был в КВН.
-Студент?
-Так точно.
-Студентов я люблю, сам был студентом. А ещё чего умеешь?
-Ну, фотографировал для себя…
-Постой пока, - сказал старлей и приступил к опросу фотографов - профессионалов. Последние, все, как один - узбеки, оказались самозванцами, в чём были тут же уличены сопровождающим начклуба солдатом Васей, задававшим соискателям один и тот же вопрос: «Чем отличается унибром от диафрагмы?». Последним на Васины вопросы отвечал я, и, видимо, проделал это успешнее прочих. Старлей записал мою фамилию в блокнот, сказал, что ничего не обещает.

Вечером третьего дня карантина воины - интернационалисты колонной по три спустились с холма и, миновав строгие ряды барачного типа казарм, достигли плаца. Плац оказался самым обычным, всё по уставу. Те же исполненные прихотливой кистью гарнизонного апеллеса члены политбюро, те же флаги братских республик, те же пособия по строевой подготовке. Единственное отличие - вместо бессмысленного «Учиться военному делу настоящим образом» пламенное « Да здравствует нерушимая советско-кубинская дружба!» .

Долгое ожидание разрешилось явлением народу огромного полковника со свитой. Дальнейшее напоминало делёж пленных.
-Рядовой Петров.!! ВУС №517!! - страшным голосом объявил полковник, - Кому?
Возжелавший рядового офицер свиты тут же уводил Петрова.
В самом конце списка:
-Рядовой Максимишин!
Из-за спины полковника вынырнул начклуба.
-Товарищ полковник, это фотограф пятого разряда.
-Рязанцев, тебе по штату сколько положено?
-Двое, товарищ полковник.
-А есть?
-Трое.
-Ну?
-Так это же профессионал, в газете «Труд» работал.
Последний аргумент оказался решающим, и я стал фотографом Центрального клуба 12-го учебного центра.

12-й учебный центр являл собой основную убойную силу ГСВСК - Группы советских военных специалистов на Кубе. Кроме Центра главному военному советнику генерал-полковнику Зайцеву подчинялись узлы связи «Финиш» и «Орбита». По слухам, о достоверности которых судить не мне, узлы связи (или один из них) прослушивали телефонные переговоры в США. По тем же слухам Учебный центр, он же N-я мотострелковая бригада, существовал для того, чтобы по наступлении времени «ч» два часа сдерживать натиск предполагаемого противника. Именно столько времени, утверждали слухи, требуется входящей в состав бригады инженерно-сапёрной роте для уничтожения «Финиша» и «Орбиты».

Учебный центр был образован осенью 1962 года. Рассказывают, что мотострелковый полк Ленинградского военного округа был поднят по тревоге и с полной выкладкой помещён в трюм сухогруза. О конечной цели путешествия личный состав, включая командира полка, узнал только по прибытии. Рассказывают так же, что встречавшие первых интернационалистов кубинские официальные лица с живым интересом рассматривали лыжи и валенки.

В 1986 году бригада состояла из трёх мотострелковых и одного танкового батальонов, дивизиона гаубичной и дивизиона ракетной артиллерии. На правах частей в бригаду входили всяческие вспомогательные подразделения - рота связи, рота материального обслуживания, взвод химзащиты, комендантский взвод и т.д. Всего примерно две с половиной тысячи человек.

Главные силы учебного центра квартировали в посёлке Нарокко, что в 14 км от Гаваны. Один мотострелковый батальон и гаубичный дивизион располагались в пригороде Торенц. На берегу Мексиканского залива, в городке Гуанабо был ещё один наш «блатной» взвод, занимавшийся охраной и уборкой командирских дач.

Самым маленьким отдельным подразделением бригады был центральный клуб. Под началом старшего лейтенанта Рязанцева культуру в солдатские массы несли киномеханик, водитель автоклуба и художник. Был ещё фотограф, но его за пьянство и нерадивость Рязанцев отправил в пехоту. Место оказалось вакантным, и честь прикрыть эту брешь в обороне кубинской революции выпала мне.

Собственно клубом считалось сооружение в виде сильно вытянутого прямоугольника, крыша которого опиралась на металлические колонны из фановых труб. Между колоннами была натянута заменявшая стены проволочная сетка. С торцевых сторон прямоугольника под крышу жались с одной стороны кинобудка, с другой, прячась за экраном и глубокой сценой, художка, фотолаборатория, радиорубка и кабинет начальника.

Рязанцев привёл меня в клуб, представил новым боевым товарищам и велел выполнять приказы своего заместителя, уже знакомого мне Васи Петрухина.

Сразу по уходу Рязанцева киномеханик Вася в присутствии водителя Геры и художника Алишера провёл со мной установочную беседу. Из неё я уяснил, что:
1. Мне страшно повезло.
2. Вася и Гера - деды (четвёртый период (полугодие) службы), Алишер - черпак (третий период),
3. А я уже не дух (первый период), но соловей (второй, но первый на Кубе).
4. Дедовщины в клубе нет, поэтому деньги и сигареты у меня забирать не будут,
5. но доброе к себе отношение нужно ценить, то есть уважать дедов и подчиняться Алишеру, а так же
6. Не слушать радио,
7. Не читать газет,
8. Не ходить в библиотеку, и, самое главное,
9. Шуршать, как сраный веник (самозабвенно трудиться), иначе я во-первых буду бит, во-вторых стану пулемётчиком, потому, что
10. Хоть Хока (кличка Рязанцева) и начальник, он банан (недавно прибывший на Кубу офицер), а значит, как деды скажут, так и будет.

Профессиональную деятельность я начал с уборки. Наследство мне досталось убогое - разболтанный Зенит - Е, ФЭД-3, дрожащий от ветхости увеличитель «Ленинград», бачок для плёнки, кюветы, кассеты и переходные кольца. Из реактивов - два ящика с жестяными банками, подписи на которых не несли никакой информации о свойствах содержимого - МП-1, МГП, БКФ-2.

Весь этот утлый инвентарь за месяц бесхозности покрылся липкой тропической плесенью. Неосторожно открыв крышку проявочного бачка, я был до дрожи напуган хлынувшим оттуда семейством неправдоподобно больших тропических тараканов. По стенам лаборатории во множестве сновали маленькие, сантиметров 5-7, ящерицы. С обаятельными, в жёлто-чёрную полосочку, гекончиками я бороться не стал, тараканов же изгнал решительно.

Не успел я насладиться чистотой обретённого жилища, как получил первое задание - снимать тактические учения. Манёвры были показные, смотреть их съехались множество кубинских начальников во главе с Фиделем. Приехали и наши советники. Проходили учения под городком Алькисар, где находился один из бригадных полигонов. От жары, экзотики и невиданной никогда ранее концентрации генералов голова у меня пошла кругом. Опыта никакого, последний раз свою «Вилию» я держал в руках на школьном выпускном вечере.

Ночью, вынимая из фиксажа плёнку, был уверен, что ничего не получится. На удивление, плёнка оказалась приличной. И вторая, и третья.

Утро следующего дня было ужасным. Высохнув, плёнки покрылись грязно-белыми пятнами. Трясущимися руками заправил пленку в бачок, долго мыл, снова пятна. Пришёл Хока, удивился, что ещё не готово, велел сделать к обеду. В отчаянии стал протирать плёнки полотенцем. Пятна исчезли, но плёнка покрылась густой сетью жирных царапин. Сел печатать. Не глядя в глаза отдал Хоке снимки. Тот аж посерел: «Я это командиру не понесу, неси сам». Пошли в штаб. Комбриг брезгливо пролистал ещё мокрые (глянцевать не было времени) с рваными краями карточки: «Х****о ты делаешь, мужик. Иди в клуб». Уже за дверью услышал: «Так ты, Рязанцев, говорил, что этот м***к в газете работал?».

По пути в клуб я вдруг понял откуда брались пятна. Их оставляли, высыхая капли жёсткой воды. 2-3 капли кислоты спасли бы меня от позора. Увы. Хока приказал собирать вещи и пообещал самый тяжёлый гранатомёт.

Но перевести меня в пехоту оказалось делом сложным - штаты были заполнены, да и кому нужен солдат с такими рекомендациями. Однако скучать не приходилось. Заботами дедов дни и ночи проходили в ожесточённой пахоте - подметал и мыл кинозал, белил, красил полы и стены, косил траву, чистил крышу. На полевые работы брал с собой «Зенит». Усталость от работы при сорокоградусной жаре и недосыпе усугублялась «кубинкой» - болезнью, симптомы которой суть отвращение к еде и проливной понос. Болеют этой болезнью лишь новобранцы Страны Пребывания, но болеют поголовно. Нескольких моих однобарочников (так именовалось неформальное комьюнити пришедших одной «баркой») «кубинка» довела до дистрофии, с этим диагнозом они и были отправлены в Союз.

Однажды главный и самый вредный дед Вася Петрухин, обнаружив в кинозале преступно незамеченный бычок, решил подвергнуть меня показательной каре. Продемонстрировав окурок, Вася приказал одеть ОЗК, взять «мачетку» и отправляться косить Амазонку - мелкий грязный ерик, протекавший за клубом. На мой решительный отказ замначклуба Петрухин предложил спуститься в подвал, видимо с целью нанести мне средней тяжести телесные повреждения. Спустились. Низкий потолок не позволял даже мне, с ростом 164 см, поднять голову. Моему визави тоже мешал потолок. Драка была короткой и странной. Не разгибаясь и почти не глядя, Вася неумело ткнул меня в подбородок. Терять мне было нечего, накопленная за полтора месяца злость распирала. В школе я занимался боксом, особых успехов не достиг, поскольку сильная «плюха» была моим единственным козырем. Пропустив апперкот справа Вася ударился головой об потолок и осел. Вот тут я испугался. Выволок обездвиженного деда наверх и уложил в тень. Оклемавшись, заместитель начальника клуба сообщил, что "теперь тебе точно п****ц" и, пошатываясь, укрылся в радиорубке.

В тот же день Вася настучал Хоке, что я делаю «левые» фотографии. Хока устроил обыск. Ничего серьёзного не нашёл, изъял лишь бумагу и плёнку. Уже уходя, открыл томик «Кобзаря». В книге лежала фотография огромной жабы. Два дня тому назад я косил траву и чуть не разрубил зверюгу мачете. Серо-голубого цвета жабища была размером с ёжика. Земноводное позировало прекрасно, я извёл на него полплёнки. Снимком справедливо гордился.

Обнаружив фотографию, Хока, в наплыве чуств, забегал по лаборатории. Каждый раз, минуя стол, он бил несчастное животное ребром ладони и вопил в такт ударам: «П****ц! П****ц! ». Вася оказался прав. Я не смог сдержать улыбки. Это взбесило Рязанцева ещё пуще. Судорожно заполнив записку о моем 10 -суточном аресте, Хока побежал в штаб подписывать ее у комбрига. Мне приказал следовать за ним. «Вот ведь сука какая! - удивился полковник. - Как Фиделя, так одни туфли получились, а как бл****ую жабу, так «Юный натуралист». Пусть, Рязанцев, он у тебя послужит. Один **р его никто не берет…»
Фотографию жабы и заполненную, но не подписанную записку об аресте на 10 суток, Хока положил себе под стекло.

 

Как я служил на Кубе. Часть 4.

Деды уходят.
 

К тому времени я уже был знаком с основными узлами рязанцевской биографии. Родом из тамбовской деревни, он закончил то ли тамбовский филиал орловского, то ли орловский филиал тамбовского института культуры. Срочную службу проходил в Доме офицеров Таманской дивизии, там же остался служить прапорщиком.

Закончив офицерские курсы, Хока сделался старшим лейтенантом и приехал на Кубу. Чему учат в орловском филиале выяснить, глядя на Рязанцева, мне так и не удалось. Единственное, что он делал мастерски, это танцевал «Цыганочку». Выпив алкоголя, Хока орал: «Васька, давай любимую!». Вася Петрухин пускал через огромные киношные колонки «Цыганочку». Рязанцев заходился на сцене в огненной пляске.

Художественные пристрастия начальника клуба тяготели к тяжёлому символизму. Убойное впечатление производила заказанная им в ремроте монументальная из листового алюминия чеканка для офицерской комнаты отдыха. Зрителю являлся исполненный в натуральную величину конный портрет святого Георгия Победоносца, копьём поражающего дракона. Дракон символизировал мировой империализм, а Георгий, видимо, мировую революцию, о чём говорила лихо сдвинутая на затылок святого будёновка.

Время от времени Хока уходил в запой. Был женат. Жена родила ему двоих сыновей, одного уже на Кубе. Карьера Хоку заботила мало - «Майора нам всегда дадут». Закончить своё служение Родине Рязанцев мечтал в должности начальника окружного дома офицеров.

Драка в подвале сильно улучшила мои отношения с дедами. Васиным занудным ворчанием по поводу чтения газет и, вызывавшего особую ярость, посещения библиотеки я успешно пренебрегал. Вася регулярно стучал Хоке, но ощутимых результатов это уже не приносило.

Кроме того, я обрёл некоторую уверенность в собственных фотографических силах, снимки становились всё лучше и лучше. Отношения мои с Хокой уж совсем было наладились, но тут случилось беда.

До меня и до солдата, изгнанного Рязанцевым в пехоту за пьянство и нерадивость, фотографом центрального клуба был некто Серёга Филиппов. Он неплохо снимал, обладал добрым нравом и водительскими правами. Редкая комбинация достоинств обратила на себя внимание высокого начальства. Филиппова перевели в Касабланку (район Гаваны, где находился штаб ГСВСК) на ещё более «блатное» место водителя зама главного военного советника по политработе. Беда состояла в том, что не прослужив в Гаване и трёх месяцев, Серёга попал в аварию. Находившиеся в машине жена и сын генерал-майора сильно покалечились. И, хотя вины солдата в том не было, его с глаз подальше возвратили в бригаду на формально свободную должность фотографа.

Я уже собирал вещи, как вдруг Серёга родил блестящую идею. «Мне скоро на дембель, - сказал он Хоке, - так зачем вам снова искать фотографа? Пусть он (то есть я) будет у меня стажёром, через месяц я из него (из меня) сделаю фотохудожника». Рязанцеву идея понравилась, он тут же изложил её начальнику политотдела, тот комбригу, и я остался в клубе.

Больше всех был доволен Филиппов. Снимал я уже не хуже его, а это сулило Серёге спокойную бездеятельную «старость». Кроме того, уходить на дембель, не подготовив себе замены, в Советской армии было не принято. А тут и готовить не надо.

Серёга сразу захватил в клубе неформальное лидерство. С Васькой и Герой он был дружен, Алишера крепко не любил. Хоку ни в грош не ставил и, бравируя своими высокими связями в Касабланке, всячески это подчёркивал. Ко мне Серёга проникся приязнью, что привело к резкому потеплению неуставных взаимоотношений. С приходом нового деда, вопреки ожиданиям, жизнь стала веселее.

Курс прикладной фотографии Серёга начал с того, что показал потайной чердак, знание о котором переходило от фотографа к фотографу. О существовании чердака не знал не только Хока, но и Вася. Чердак был завален (буквально) фотобумагой и плёнкой всех известных мне сортов, форматов и чувствительностей. Следующей ночью мы с Серёгой через подвал и потайной лаз, известный только Филиппову, пробрались в кабинет Рязанцева. Брать ничего не стали, но факт возможности неограниченного пользования клубными запасами был интересен.

Ознакомив с матчастью, Серёга приступил к основному объёму курса - описанию способов, которыми фотограф Центрального клуба может заработать себе на жизнь.

Здесь самое время дать краткий обзор финансово - экономической стороны жизни 12-го Учебного центра. Главной денежной единицей ГСВСК был кубинский песо (пёс). Единственным легальным источником «псов» была получка - пять с половиной песо в месяц (по официальному курсу 1 песо равнялся 90 коп.). В бригадном магазине на каждого бойца велась карта, в которой фиксировались все его, бойца, трудовые денежные доходы. За 18 месяцев службы солдат получал 18*5,5=99 песо, только на эту сумму он мог купить что-либо в солдатском магазине. Цены в магазине были в 2-3 раза ниже союзных (джинсы стоили 30 песо, кроссовки 9-10 и т. д.), поэтому картой дорожили. Картой, но не получкой, которой не хватало даже на мороженое.

Главным способом добычи денег интернационалистами был «ченч» - продажа чего-либо «за забор». Перечислить объекты «ченча» - дело невыполнимое в силу их многочисленности. Цены были твёрдыми, демпинг сурово карался. Носки - 5 песо, трусы - 5 песо, мясо - 10 песо килограмм, флакон «Шипра» - 10 песо, котелок жира - 25 песо, мыло - песо за кусок. Добывался товар для «ченча» самыми разными путями - от уголовно-наказуемых до почти легальных. Так все бойцы обеспечивались табачным довольствием - 18 пачек сигарет «Популярес» в месяц. Все 18 пачек мгновенно уходили «за забор» по твёрдой цене «пёс» за пачку. Некурящему было совсем хорошо, курящий же покупал в солдатском магазине «Яву» по 14 центавос. В магазине же приобретались одеколон, бельё и другие шмотки для «ченча», но это было не очень выгодно, поскольку приходилось «снимать» деньги с карты. Сплошным потоком из Союза в бригаду шли письма с намотанными на открытку (для жесткости) детскими капроновыми ленточками. Ленточки, в силу полного отсутствия в Стране Пребывания их производства, пользовались большим спросом. Каждая стоила 5-6 песо. «Бантики» ходили в бригаде наравне со «псами».

Широчайшие возможности добычи товаров для ченча имели каптёры, кладовщики, повара, короче - «блатные». Однако, не желая рисковать доходными местами, они по умеренным ценам сбывали товар солдатам «боевых» батальонов - там терять было нечего. По пути на ченч боец мог повстречать патруль, что грозило «губой», поэтому деды редко ходили сами, посылая ченчить соловьёв.

Добытыми «псами» оплачивались товары и услуги, производимые «налево» внутри бригады. Так ремрота производила сувениры, портные подгоняли форму, водители покупали в Гаване шмотки, типография делала «дембельские альбомы». Мой однобарочник писарь строевой части Коля по 15 песо продавал узбекам подписанные комбригом незаполненные бланки «Благодарственных писем на Родину», в коих командование Центра благодарило родителей Музаффара (Ахмеда, Наримана, Бакыта) за то, что он, Музаффар, «с честью выполняет интернациональный долг в Стране Пребывания». За большие деньги Коля вносил желающих в списки награждаемых кубинской медалью «воин-интернационалист».

Но раздобыть «псы» - только полдела. Нужно их обменять на доллары, поскольку карточная система и убогость кубинских магазинов делает эти деньги бесполезными. Коэффициент обмена - 6-8 песо за доллар, в зависимости от величины суммы. Обладателю «баксов» оставалось лишь попасть в валютный магазин.

Следующей проблемой, встававшей на пути обогатившегося интернационалиста был поиск путей провоза шмоток в Союз. Перед самой баркой комбриг устраивал обыск, выявляя и изымая из чемоданов все откровенно «баксовые» вещи. Во избежание экспроприации «левые» шмотки складывались в особый чемодан. Чемодан этот по дружбе или за деньги передавался знакомому офицеру, уходящему той же баркой. Уже на борту хозяин с благодарностью забирал свои вещи.

Малый солдатский ченч не шёл ни в какое сравнение с ченчем офицерским. Офицеры, вернее их жёны, имели постоянную клиентуру, приходящую за товаром на дом. Ещё в Союзе офицер закупал массу дефицитного барахла - стиральный порошок, «бантики», детские коляски, кондиционер, холодильник. Зарплату, помимо полного оклада и оклада жены в Союзе, командиры получали в чеках Внешпосылторга. Как правило, все чеки разом выдавались через два года службы, перед отправкой в Союз. Если же офицер хотел получить часть денег ещё на Кубе, они выдавались ему из расчета песо за два чека, что очень невыгодно. Поэтому никто денег не снимал, жили исключительно ченчем - как-то комбриг возмущался тем, что за год с офицерских счетов не снято ни одного песо, но партвзносы у всех исправно уплачены.

Естественно, чем выше должность, тем больше возможностей. Признанным лидером «ченча» был старый (под его началом я служил только первые полгода) начПО (начальник политотдела). После его ухода бригада недосчиталась нескольких машин сигарет.

Клуб считался местом денежным. Самым богатым был художник Алишер - он расписывал по переходившим из поколения в поколение трафаретам кальки «дембельских» альбомов. За альбом брал 30 песо. Вася - киномеханик, делал магнитофонные записи. Кроме того, имея постоянный выход в Гавану (фильмы мы возили из консульства), Вася подрабатывал ченчем клубного имущества. Хока закрывал на это глаза, а иногда, будучи человеком не злым, и содействовал. Серёга Филиппов предоставлял солдатским массам фотографические услуги. Ассортимент включал продажу реактивов и фотоматериалов, проявку плёнки (песо за штуку), печать с чужих плёнок (12 центавос за снимок 9*12), съёмка и печать желающих (15 центавос за тот же формат).

Особенно прибыльным было фотографирование спаянных узами крови землячеств. Приходило сразу человек двадцать узбеков (армян, азербайджанцев). Сеанс происходил следующим образом: под пальмой фотографировался один узбек, потом второй, третий и так далее. Потом по два узбека во всех возможных сочетаниях, потом по три, по четыре… Последний кадр - двадцать узбеков под пальмой. Человек, знакомый с биномом Ньютона, легко сосчитает число возможных сочетаний, и, помножив на 15 центавос, без труда определит размер авторского гонорара.

27 сентября вышел приказ маршала Соколова об увольнении в запас. С этого момента черпаки стали дедами, соловьи черпаками, а мои деды, как , впрочем, и деды всей бригады, удостоились почётного титула «ветеран Карибы». Совместно с ветеранами типографии они, как велят традиции, устроили по этому поводу шикарный банкет, жестоко напоив личный состав обоих подразделений.

Работать ветерану Карибы считалось неприличным. С выходом приказа клубные деды, свято чтившие мудрые воинские обычаи, прекратили всякую общественно-полезную деятельность. За Васю и Геру работали взятые ими стажёры, за Серёгу работал я. Робкие Хокины попытки припахать ветеранов Карибы разбивались о монолитную стену саботажа. Ветераны готовились к дембелю. Вася и Гера бегали по бригаде в поисках покупателей клубного добра и способа наилучшего вложения вырученных «псов». Хока, справедливо опасаясь тайной распродажи всего клуба, сменил замки, но это мало помогло.

Серёга был выше суеты. Огромный, оснащённый ещё в Гаване, чемодан, наличие карманных денег и стажёра сулили ему безоблачный покойный дембель. Но Серёга затосковал. Целыми днями бродил он, неприкаянный, по центру, тщетно пытаясь найти выход распирающей его энергии, пока богатство и праздность не толкнули ветерана Карибы на роковой шаг. Серёга решил вкатить себе шар.

Для неслуживших и несидевших поясню - «вкатывание шара» есть несложная хирургическая операция, состоящая во внедрении под кожу полового члена плексигласового эллипсоида размером с зёрнышко фасоли. Знатоки утверждают, что женщина, хотя бы однажды подвергшаяся сексуальному воздействию «шара», через всю жизнь пронесёт неувядающее воспоминание об этом событии.

В бригаде существовала отработанная технология производства «шаров». Выточенный из оргстекла эллипсоид тщательно шлифовался всё более и более тонкозернистым абразивом. По достижению идеальных прозрачности и блеска, шар помещался за щёку, откуда извлекался не ранее, чем через две недели (мне, далёкому от медицины, не вполне ясен смысл этого этапа операции). Перед едой шар вынимался изо рта и бережно заворачивался в белоснежный платочек.

К моменту описываемых событий членовредительство приняло характер эпидемии. Практикующие солдаты-фельдшеры из санчасти заколачивали бешеные деньги. На операцию к ним записывались за недели вперёд.

Серёга хватился поздно. Дембель приближался быстрее, чем очередь, и Серёга решил проделать операцию самостоятельно. За пачку униброма получив у знакомого фельдшера подробные инструкции и 300 граммов спирта, он начал готовиться. Первым делом Серёга заточил и продезинфицировал черенок алюминиевой ложки. Тщательно протёр спиртом молоток. Спиртом же протёр краешек стула, превратив его в операционный стол. Оставшийся спирт он разделил на две неравные части, в меньшую из которых погрузил шар, в большую - объект вмешательства. Оперировать согласился киномеханик Вася.

Покончив с дезинфекцией, Серёга аккуратно положил член на краешек стула. Вася взял в руки молоток и ложку. Тщательно прицелился. Первая попытка оказалась неудачной. Замначклуба ударил слишком слабо, размеры проделанного отверстия оказались недостаточными. Поощряемый мужественным Серёгой, в повторный удар Вася вложил душу… Тут я услышал исключительный по мощи и художественной убедительности вой. Острый черенок ложки просадил кожу, вошёл в стул и отколол от него громадную щепку. Щепка поразила мягкие ткани. Извлечь оттуда занозищу без квалифицированной медицинской помощи оказалось невозможным. На встречу нам, волокущим бледного Серегу со спущенными штанами в санчасть, шли, чеканя шаг, повзводно возвращающиеся с ужина роты…Тот же фельдшер, икая от смеха, извлёк включение и бесплатно (видимо, удовлетворившись полученным удовольствием) вставил шарик.

Жизнь рядового Филиппова обрела цель и смысл. Тщательный уход и ежедневные перевязки способствовали быстрому заживлению раны. Вскоре настал день, когда Серёга и его друг связист Вовка, тоже обладатель «шара», решили приступить к ходовым испытаниям. По их рассказам, проститутки были осчастливлены на всю оставшуюся жизнь.

Через неделю Серёга ощутил в себе гонорею. Барка уже вышла из Ленинграда. Серега коротал время сидя в кинобудке без штанов , опустив хрен в майонезную баночку с крутым раствором марганцовки. Облегчения это не приносило. Серёга снова отправился к знакомому фельдшеру. Уколы стоили дорого. Дембельский чемодан быстро тощал. К отъезду, в отличие от гонореи, он совсем иссяк.

В конце октября лайнер «Тарас Шевченко» привёз первую партию «соловьёв». Через три дня он отправился в Союз с грузом разодетых в пух и прах дембелей. Среди них был счастливый богатый Вася и нищий, печальный и больной Серёга. Зла у меня на дедов не было, прощаться было грустно. Второй баркой ушёл водитель Гера. Я стал «черпаком».

 

Как я служил на Кубе. Часть 5.

Моя служба.
 

С уходом ветеранов Карибы кадровый состав Центрального клуба подвергли решительным переменам. На место киномеханика пришёл Витька Воронков, мой однобарочник. Родом он был из Киргизии. Обилие братьев меньших, бедность, папаша - алкаш и учёба в интернате роковым образом сказались на Витькином образовании. Непременными атрибутами всех его рассказов о «гражданке» были мотоцикл, анаша и менты. Более всего восхищала в нём патологическая жажда объективного знания. Витька часами слушал мои занудные байки о неисчерпаемости электрона как и атома или видах на открытие монополя Дирака. Больше других поразили Витьку две фундаментальные истины - факт существования асимптоты и принцип запрета Паули. Опровергнуть их ему так и не удалось, хотя каждое воскресенье предпринимаемые попытки становились всё изощрённее.

Сдружились мы с Витькой сразу. За год службы поругались лишь однажды, когда я, шутки ради, попросил Колю из строевой части внести Витьку в приказ о присвоении звания «ефрейтор». Носить лычки Витька не стал, а на меня сильно обиделся.

Алишеру Хока взял соловья - стажёра Тимура. Тимур, корсак из-под Астрахани, являл собой заторможенное существо, тщательно забитое и запуганное мотострелковой учебкой. Он до смерти боялся Хоки, а ещё пуще Алишера, сразу осознавшего себя матёрым дедом.

На должность водителя Хока привёл ещё одного соловья, уже успевшего вкусить дедовщины в роте материального обеспечения. Новое место боец воспринял как незаслуженный дар судьбы, и, чтобы не гневить Бога, всячески выказывал подобострастие Хоке и глубокое почтение старослужащим. Уговаривать его работать нужды не было, приходилось только остужать излишний пыл.

Меня Рязанцев сделал своим заместителем, сбросив всю заботу о личном составе. В мои обязанности теперь входило получение формы, постановка и снятие с довольствия, выписка сухого пайка, контроль за сменой белья и прочие скучные дела. С новым назначением я стал и начальником библиотеки. Это повлекло за собой бесконечные тяжбы с дежурными по батальонам, не желавшими поставлять народ для уборки. Зато появилась возможность, ссылаясь на дела, в любое время исчезать из поля зрения начклуба. Библиотекаршей работала милая лейтенантша, - женщина, приятная во всех отношениях.

Как на самого грамотного Хока свалил на меня бригадную подписку на газеты и журналы. Каждые полгода заполнять длиннющие ведомости, собирать с офицеров деньги было противно. Особенно раздражал меня парторг одного из мотострелковых хозяйств. Из полугодия в полугодие жена этого капитана выписывал на Кубу «Журнал мукомольной, элеваторной и комбикормовой промышленности».

Должность фотографа Центрального клуба предоставляла замечательные возможности для воспитания в себе специалиста широкого профиля. Во-первых, я был фотокорреспондентом. Главное требование - оперативность. Любивший и умевший «прогнуться» Рязанцев время от времени устраивал показательные выступления - отправлял снимать открытие партсобрания, а в перерыве раздавал генералам из президиума ещё тёплые комплекты снимков.

Часто приходилось снимать в поле всяческие бега - тактические учения, командно - штабные учения, стрельбы, сдачу экзаменов. Утром фотографируем - к обеду газета должна уже висеть у штабной палатки. Проявлял и печатал в кунге автоклуба, экономя воду и электричество. Подобные студии способствовали накоплению бесценного опыта военно-полевой фотографии. Думаю, вряд ли кому-нибудь коллег приходилось за отсутствием воды промывать снимки в кофе с молоком или, оказавшись без фиксажа, стабилизировать фотоизображения собственной мочой.

В «мирное» время основным моим занятием были всяческие фотохудожества - оформление средств наглядной агитации: стендов, доски почёта, ленинских комнат, учебных классов, музея боевой славы.

Оформляя ленинские комнаты (а их было штук сорок), приобрёл стойкую неприязнь к кандидатам и членам политбюро ЦК КПСС равно как и деятелям Генерального штаба. Я должен был чутко отслеживать все кадровые метаморфозы этих органов и оперативно заменять фотографии усопших или опальных начальников фотографиями новых. Фотографии партийных деятелей я находил в бережно хранимой «Правде» с материалами последнего исторического съезда. Там на первой полосе были маленькие портретики всего секретариата ЦК. С военными было сложнее, пока я не нашёл в библиотеке свежий «Военный энциклопедический словарь». Увеличивать газетный снимок 3х4 до размеров 18х24 дело неблагодарное. Во-первых лезет страшных размеров типографское зерно, во вторых, получается грязно-серый фон. Хока же требовал контрастности. Для достижения её, я, «честно» напечатав первый снимок, аккуратно вырезал из него физиономию вождя и выкидывал. Всё, что оставалось, использовал как маску. Спроецировав при красном свете негатив с портретом лидера на фотобумагу, совмещал маску с контурами лица и, таким образом, защищал фон от паразитного света. Процедура эта требовала несвойственных мне терпения и аккуратности. Если снимки из первого десятка ещё отвечали анатомическим особенностям модели, то на каждом последующем сходство становилось всё неуловимее. По мере продвижения работы к концу маска ложилась всё менее точно, у деятелей появлялась очень модельная причёска либо исчезала вообще какая-либо вместе с половиной лба, иногда появлялись по две-три пары бледных ушей (чем ниже - тем темнее) и другие неожиданные черты. Первые десять фотографий расклеивал по ближайшим к штабу ленинским комнатам. Последнюю, самую весёлую, отдавал Алишеру.

Алишер с Тимуром вставляли кошмарика в проектор и, спроецировав его на холст, маслом писали, как умели, портрет вождя размером полтора на два с половиной метра. Портрет выставлялся на плацу, и каждый новый уродец доставлял воинам-интернационалистам пару-другую приятных минут. К концу моей службы там образовался веселый такой паноптикум - проверяющие из Москвы, знакомые с каноническими изображениями либо с персонажами лично, очень радовались увиденному и просили меня сфотографировать их на фоне особенно приглянувшегося изображения.

Часто приходилось снимать в школе. Дети офицеров учились в соседней восьмилетке, закончив курс которой переходили в посольскую школу. Бригада помогала школам, и съёмки всяких пионерских мероприятий, спорта, портретов отличников и выпускных альбомов входила в мои обязанности. Особенно я любил работать в посольской школе. Уезжал я вместе со школьниками на бригадной развозке. Снимал обычно утром и до конца занятий бродил по Гаване, ни в чем себе не отказывая. Редкое для советского солдата состояние - богатый иностранец.

Самой неприятной из моих обязанностей была криминальная фотография. Приходилось снимать следственные эксперименты, которыми часто заканчивались попытки добыть товар для «ченча». Приходилось снимать и трупы. За полтора года службы на Кубе в бригаде численностью две с половиной тысячи человек погибло семеро солдат. Трое стали жертвами несчастных случаев. Одного застрелил кубинский сержант - наш боец перелез через «колючку» кубинской части стал навязчиво предлагать стоявшей на посту барышне купить плавки. Женщина по телефону вызвала разводящего, и тот, не заходя на пост, выстрелил. Под Новый год в камере «губы» повесился на собственных штанах солдат, уличённый в ограблении офицерского магазина. Двоих довели деды.

Дедовщина же, как правило, была причиной побегов. Существовала детально отработанная методика отлова беглецов. Если командир в течение двух часов не мог установить место нахождения своего солдата, он обязан был известить об этом оперативного дежурного. Получив такую информацию, оперативный вскрывал пакет «Буран». Там находился боевой расчёт и запечатанный сургучом пакет «Тайфун». По боевому расчёту дежурный оповещал всех указанных в нём заранее проинструктированных участников охоты. Говорили лишь одно слово: «Буран». Спешно организуемые по этой команде патрули обшаривали всю территорию бригады.

Услышав в трубке вводную «Буран», я бежал в штаб, где меня уже ждал военный билет беглеца. За два часа, до вскрытия пакета «Тайфун», я должен был переснять фотографии, увеличить и напечатать 50 снимков 9*12. Если через два часа бойца не находили, оперативный дежурный вскрывал «Тайфун». В нём - новый боевой расчёт и пакет «Ураган». По команде «Тайфун» создавались новые патрули. Оснащённые сделанными мною снимками, они приступали к поискам за пределами центра. Ещё через два часа взламывалась печать пакета «Ураган». По содержавшейся в ней инструкции оповещалась кубинская полиция, совместные группы блокировали порт, аэропорт, дороги. При мне до «Урагана» дело не доходило, но Серёга рассказывал, что в самом начале его службы некого бежавшего с АКМом соловья сняли с итальянского судна.

Во время одной из охот я прибежал в штаб и, отдав комбригу 50 еще теплых снимков, узнал, что боец уже найден. Соловей, испугавшись очередной разборки с дедами, спрятался в танке и там уснул. На обратном пути меня догнал майор Рыжих из Особого отдела.

Особый отдел бригады был укомплектован по штату дивизии. Так, если в дивизии один опер приходился на полк, то в Центре - на батальон. Работая с двумя-тремя стукачами (а их было много больше), опер знал всё. Майор Рыжих отвечал за работу с «малыми» подразделениями. Его «вотчиной» были комендантский взвод, клуб, типография, офицерская столовая. Всего человек 100, но «блатных», - имеющих постоянный выход в Гавану. Майора я знал давно. Он часто заглядывал в лабораторию и заводил разговоры «за жизнь». Общаться с ним было приятно. Рыжих имел имидж мягкого, интеллигентного, всепонимающего старого майора. Неторопливо беседуя, он между делом, как бы от скуки, просматривал стопки готовых фотографий, тактично советовал «запечатывать» бортовые номера боевых машин.

На этот раз опер был особенно любезен. Перекинув логический мостик от пропавшего бойца к побегам вообще, он стал задавать вопросы. За каждым моим «да» следовал новый, уже более конкретный вопрос, ответ «нет» тут же изобличал во мне изменника Родины.
-Послушай, - интересовался Рыжих, - вот, допустим, ты в курилке услышал, что какой-то солдат говорит о том, как хорошо жить в Америке. Что ты будешь делать?
-Как что? Поговорю с ним, скажу, что там человек человеку - волк, попытаюсь объяснить…
-А если он не послушает?
-Ну, тогда подниму вопрос на комсомольском собрании, пусть ему товарищи…
Рыжих решил зайти с другого конца.
-Серёжа, а тебе никогда не хотелось стать разведчиком, собрать вокруг себя врагов, а потом… Я тебе разрешаю говорить всё.
-Да нет, товарищ майор, я на физика учусь.
-Но ты хочешь, чтобы над нашей землёй небо было чистым?
-Хочу.
-А что для этого нужно?
-Нужно, чтобы каждый на своём месте…Вот закончу институт, буду ковать ядерный щит страны…

Между тем, подошли к клубу. Я уж хотел было укрыться в лаборатории, но майор остановил.
-Серёжа, я тебе так скажу. Если у тебя будут проблемы, а они у тебя будут, жизнь есть жизнь, приходи к нам, мы тебе поможем. Ты же хочешь уехать пораньше, первой баркой? И одеться хочется, правда? Короче, думай. Только, если возникнет желание меня увидеть, в отдел не ходи, при встрече дай знак, я тебя сам найду.
Пожав протянутую широким жестом майорскую руку, я ушёл в клуб.

Вечером в гости ко мне зашёл Коля Рыбалка, барабанщик оркестра. Мой рассказ о беседе с гэбэшником его неожиданно и крепко насмешил.
-Про чистое небо спрашивал?
-Ну.
-А ты?
-Пообещал ковать ядерный щит.
-А я ему сказал, что я барабанщик, моё дело громко и в такт стучать.
-А он?
-Он обрадовался. Серёга, - вдруг оживился Коля, - он тебе разрешил говорить всё?
-Разрешил.
-Серёга, давай ты будешь стучать на меня, а я на тебя. Оба уедем первой баркой.

Играть в эту игру мы не стали, хотя соблазн был. С тех пор я избегал встреч с Рыжих, если же встреча была неизбежна, что было сил прижимал руки по швам и упорно смотрел в сторону. Боялся, как бы он какой-либо мой неловкий жест или взгляд не принял за условный знак.

Стукачей хватало и без нас с Колей. Двоих я знал. Одним из них был толстый рыжий танкист Петя, мой однобарочник. О том, что Петя стучит, предупредил меня знакомый водитель начальника Особого отдела. Я и сам подозревал нечто подобное, уж очень настырно Петя лез в друзья. Иногда на правах однобарочника Петя просился на ночь поработать в лаборатории. Утром замечал отпечатки пальцев на плёнке, перепутанные комплекты снимков, перерытые книги.

После очередного Петиного визита обнаружил пропажу часов. Часы были старенькие, их мне на память подарил перед уходом Серёга. Батарейка в часах сдохла, и я бросил их в коробку с кассетами. Пете о пропаже ничего не сказал, понимая, что концов теперь не найти. Недели через три танкист зашёл в лабораторию. Поговорили.
-Который час? - спрашивает Петя.
-Не знаю.
-А где твои часы?
-Какая-то б**дь спёрла.
Помолчали.
-А они вроде у тебя не ходили?
-Нет, - говорю, - не ходили.
Снова пауза, наконец Петя решился:
-А ты не знаешь, почему они у тебя не ходили?
Такой наглости я не вынес и навсегда изгнал Петю из лаборатории.
Вторым достоверно известным мне стукачом был художник Алишер, но об этом я узнал уже после его дембеля.

 

Как я служил на Кубе. Часть 6.

Флора и фауна Кубы.
 

Куба гордится отсутствием ядовитых змей и крупных наземных хищников, но это несомненное достоинство с лихвой окупается обилием всякой мелкой тропической сволочи. Cамыми доставучими обитателями Острова Свободы являются «эль-москитосы» - огромные двухмоторные комары. В отличие от нашего северного комара, тактично предупреждающего о намерениях писком, этот злодей впивается сразу, всерьёз и надолго, с лёгкостью прошибая казённое хэбэ. Антикомарин способен сдерживать эль-москитосов только два часа, и горе тому, кто, заночевав в поле, поленился через два часа проснуться и повторить намаз. В казарме защитой от супостатов служил накомарник - натягиваемое над кроватью сооружение из марли.

Комары особой породы переносили египетскую лихорадку. Кубинцы утверждали, что их подпустили американцы в качестве увертюры вторжения. Для борьбы с вредителями были созданы специальные подразделения, одетые в форменные рубашки с изображением комара и надписью «Египетская лихорадка» на нагрудном кармашке. Действовавшая на территории бригады антикомариная группа состояла человек из десяти-двенадцати мулатов и их предводителя, выпускника Ленинградского сангига. Эти люди, (кстати, единственные кубинцы, имевшие постоянные пропуска на территорию части) собирали пустые полиэтиленовые пакеты, скорлупу кокосов, банки, бутылки, словом, всё то, где могла застаиваться вода. Предводитель специальным шприцем засасывал встречных комаров для последующей лабораторной обработки.

Кубинцы ходили с большими сумками, куда немедленно попадало всё плохо лежавшее. Тянули всё - от мокрого постиранного хэбэ до открыток с портретами советского Политбюро десятилетней давности. Однажды я выказал своё недоумение начальнику «комариной банды». В ответ услышал: «Компаньеро, это же негры. Ничего не могу поделать, у них это в крови. Если негр не украл, когда вошёл, значит украдёт, когда выйдет». При этом начальник прятал за спину свою, сильно не пустую, холщовую сумку.

Вторым после эльмоскитосов по вредности считался яйцеед - размером с хорошее блюдце, покрытый иссиня-чёрным ворсом паук с толстыми волосатыми ногами. Говорят, что во время гона яйцеед ещё и ядовит. При уничтожении твари раздаётся громкий отвратительный хруст. Плодится яйцеед во множестве. В июне - июле, подметая после фильма кинозал, редко находил их в количестве меньше десятка.

Как-то, печатая снимки, я почувствовал, как по моей босой ноге протопали все восемь волосатых лап - очень сильное ощущение. Отловив особенно крупную особь, воины-интернационалисты тащили её в санчасть, где за небольшую плату фельдшер вводил пауку два кубика формалина. Далее яйцеед высушивался, покрывался лаком для волос, приклеивался к дощечке красного дерева и считался сувениром. Особенной популярностью пользовалась батальная сцена «бой яйцееда со скорпионом».

Уже перед дембелем, по пути в казарму, я встретил огромного скорпиона. Сделав из нитки удавку, накинул её на хвост и, придерживая зверя палочкой, затянул. Возвращаться в клуб поленился, за ниточку донёс членистоногого до казармы и попросил дневального спрятать до утра. Дневальный - соловей не нашёл ничего лучшего, чем повесить скорпиона на гвоздик, вбитый в верхнюю перекладину дверного косяка. Ночью меня разбудил белый от ужаса боец, сменщик дневального, и, заикаясь, сообщил, что уязвлён моим скорпионом. Схватив соловья, побежал с ним в санчасть. По пути с трудом разбудил знакомого сержанта-фельдшера. Пока добежали, рука у солдата отнялась по плечо. К счастью, быстро нашлась сыворотка, и бойцу вскоре полегчало.

Седьмого ноября в клубе происходило торжественное собрание. На сцене восседал президиум, сплошь из генералов-советников. Комбриг читал праздничный доклад. Один и тот же доклад он читал дважды в год - 7-го ноября и в день части. Соловьи впервые присутствовали на исполнении, но незанятый работой соловей засыпает мгновенно. Деды с черпаками тихо скучали. Я снимал. Вдруг зал оживился. С потолка над сценой, прямо на президиум, мягко опускались лоскутки непонятно чего. Генералы вяло, брезгливо, но с достоинством отмахивались. Похожий на кусок мятого полиэтилена лоскут опустился прямо на трибуну. Прервав чтение, комбриг осторожно потрогал упавшее. В микрофон громовым голосом заорал: «Рязанцев!». Из-за кулис выскочил заспанный Хока.
-Рязанцев! Это что?! - полковник, ухватив нечто двумя пальцами за краешек, поднёс его к лицу начальника клуба.
Тягостная пауза разрешилась дурацким Хокиным смешком.
-Так это гадючья кожа, товарищ полковник. С крыши упала, линяет, наверное, товарищ полковник.
-Рязанцев, даю три дня. Живую или мёртвую! Лягушка-царевна, твою мать!

Торжественность была необратимо утрачена. После собрания в кабинет начклуба зашёл начпо и громко кричал. Я готовился. Проводив начпо, Хока скрылся в кабинете. Минут пять оттуда доносились зловещие быстрые шаги, характерные удары и «П****ц! П****ц!».
Вдруг: «Максимишин, ко мне!».
-Максимишин! Почему у нас удав на крыше линяет?
-Товарищ старший лейтенант, почему у нас, почему на крыше или почему линяет?
-Даю три дня! - и Хока помахал перед моим носом запиской об аресте с уже проставленной в графе «количество суток» цифрой 10.

Опыта ловли удавов у нас не было. Посовещавшись, решили разделить силы. Витька с соловьями отправился на крышу для рекогносцировки. Я пошёл в библиотеку. Алишер сказал, что ему, как деду, ловить удавов западло.

У Гржимека про удавов не нашел ни строчки. Даррел удавов ловил, но подробности держал в секрете. У него же прочитал, что какой-то швед тянул анаконду за хвост, но для него, шведа, это плохо кончилось.

Витька с соловьями принесли несколько обширных фрагментов змеиной кожи. Видели гадину. Подойти побоялись, стали бросать в удава ветками. Удав уполз, удалось засечь, куда именно. Решили, что в гнездо. Соловьи в один голос сказали, что караулить змеюку у логова не пойдут, - страшно. Второй день я провёл на крыше, отважно изучая удавьи повадки. Близко не подходил. На третий день уже засобирался в тюрьму, но тут появилась «комариная бригада».

Ознакомившись с обстановкой, туземцы взялись изловить змея. За работу попросили столистовую пачку «Униброма», упаковку гуаши и моток синей изоленты. Через два часа зверь сидел (или лежал?) в поваленном на спину стеклянном медицинском шкафу.

Удавом оказался тигровый питон два метра двадцать сантиметров длиной. Вёл себя миролюбиво. За два месяца сорвался и вспылил лишь однажды, когда я в экспериментальных целях показал ему свою кошку Ларису. Ужасное шипение, три ряда похожих на рыбьи кости загнутых под 45 градусов «к себе» зубов произвели на кошку удручающее впечатление. Целую неделю, не вылезая из под стола, Лариса осмысливала случившееся.

Средства, затраченные на поимку питона, быстро окупились. От желающих сфотографироваться со змеем не было отбоя, - я удвоил тариф.

От корма питон отказывался, хотя мы с Витькой честно ловили в Амазонке тропических лягушек «с вертикальным взлётом» (на лапках у лягушек присоски, позволяющие перемещаться по отвесным стенам и даже потолку). Уже на гражданке узнал, что нужно было ловить крыс - питон ест только теплокровных. Месяца через два змей заметно поскучнел, пятна на шкуре поблекли. Замученный совестью, я отнёс зверя далеко в джунгли и там отпустил. Питон, видимо, решил вернуться на родную крышу. По пути домой его поймали мотострелки, забили камнями и порезали на ремешки для часов.

Отслужив два года в Стране Пребывания офицеры и прапорщики поступали в распоряжение министерского управления кадрами. Люди опытные утверждали, что «хорошесть» места прохождения дальнейшей службы прямо пропорциональны количеству и качеству привезённых офицером в управление сувениров. Сувенирами же подмазывались высокие союзные комиссии.

Флагманом бригадной сувенирной индустрии была центральная сувенирка, подчинявшаяся непосредственно комбригу. Кустарные мастерские были в каждом хозяйстве, но объёмы и качество были не те. Работало в сувенирке человек 7-8 бойцов комендантского взвода, официально числившихся курьерами и мотоциклистами. По отлаженным каналам в сувенирку свозилось сырьё - моллюски, кораллы, морские звёзды и экзотические рыбы, огромные черепахи и крокодилы, красное дерево. Что-то добывалось руками специально обученных солдат из Гуанабо, что-то путём санкционированного и подлежащего строгому учёту ченча. Проблемы были с деревом. Дело в том, что красное дерево на Кубе не растёт. Но ещё в дофиделевы времена кубинцы построили несколько ЛЭП, провода которых крепились на привезённые с Гаити столбы из красного дерева. Видимо, посчитали выгодным ставить дорогие, но не гниющие даже в тропиках опоры. Бригадой снаряжались отряды, с риском для жизни подменявшие драгоценные столбы бельевыми палками, обесточивая, иногда, целые деревни.

Свозимую в сувенирку живность умерщвляли и делали из неё эффектные чучела. Главный токсидермист, он же начальник сувенирки, Саня до армии закончил реставрационное училище. Как-то признался, что на гражданке муху стеснялся обидеть, а вот сейчас, при необходимости, может изготовить чучело хоть их меня, - рука не дрогнет.

Сувениром №1 считался крокодил. Однажды зимой Хока взял меня и Витьку в экспедицию, целью которой было обеспечить каждого офицера политотдела отдельным крокодилом. Рептилиями торговали крестьяне маленькой свайной деревеньки на болотистом берегу Карибского моря. Цена твёрдая - сантиметр крокодильей длины - песо. Хока выбирал средненьких - метра по два. Туземцы завязывали крокодилам пасти, измеряли и грузили в кунг автоклуба. Ни живого ни мёртвого крокодила без специального разрешения таможня с Кубы не выпускала. Разрешения с печатью министерства сельского хозяйства продавались тут же, 200 песо за штуку. Ехать назад было страшновато. Хока сидел в кабине, а мы с Витькой в кунге обсуждали, что будет, если хоть один из 15-ти крокодилов освободится из пут.

У клуба с сувениркой были традиционно дружественные отношения. Мы им помогали, чем могли, сувенирщики же иногда угощали нас черепаховым супом, отдавали мясо убиенных животных для кормления живущей при клубе собаки Крысы.

Собак в бригаде было много, солдаты их не обижали и прикармливали. Во время очередного развода какая-то маленькая лохматая собачонка имела несчастье выйти на плац. Улегшись в тени трибуны, она принялась лениво выкусывать блох, чем привлекла внимание выстроенного на плацу личного состава. Заметив это, комбриг приостановил разнос, подозвал к себе командира разведроты, приказал выдать роте оружие, всех собак перестрелять, о чём доложить.

К утру в бригаде осталась лишь одна собака - наша Крыса. Витька спрятал её в подвале. Выпускали бедную собаку только ночью. Недели через три, проходя мимо клуба, комбриг услышал лай. Вызвал Рязанцева.
-Чья собака?
-Наша, товарищ полковник, это хорошая собака, она сторожит, мы её…
-Веди сюда!
Рязанцев послал Тимура, тот привёл отчаянно виляющую хвостом Крысу.
-Привязывай, воин, - приказал полковник.
Тимур, плача, привязал собаку. Комбриг с метра дважды выстрелил.

Если не считать «Волги» начпо и «УАЗика» его зама, наш автоклуб был единственным серьёзным транспортом политотдела. Поэтому на Хоке лежала обязанность регулярного снабжения бригадных комиссаров сувенирами, книгами и фруктами. Частые поездки за фруктами сопровождались массой острых ощущений. Относительно легальным путём добывались лишь ананасы - их ченчили у знакомого сторожа по цене кусок мыла за штуку. Авокадо, манго, бананы, гуайява, кокосы, цитрусовые цинично похищались.

Водитель останавливал машину возле плантации, бортовой номер заранее исправлялся зубной пастой. От быстроты дальнейших действий зависела целостность кожных покровов - темпераментные крестьяне могли побить. Одна из поездок за авокадо чуть было не закончилась трагически. Из кабины Хока заметил большую кучу собранных и уже уложенных в мешки плодов. Сборщики работали метрах в восьмистах. Начклуба решил рискнуть. Мотор не глушили. Мы с Хокой в четыре руки закидывали мешки в кунг, Витька принимал. Уже на ходу захлопывая дверцу машины, я услышал, как об неё ударилось мачете. Ещё одна «мачетка» через окошко для киноаппарата влетела в кунг, краешком зацепив Витьку.

 

Как я служил на Кубе. Часть 7.

Дембель.
 

В бригаде господствовало снисходительно-доброжелательное отношение к местному населению. Жители окрестных городков Нарокко, Сан-Антонио, Манагуа, питая к центру экономический интерес, были заинтересованы в развитии дружеских контактов. Тем не менее, инциденты всё-таки случались.

Однажды, охраняя парк одного из хозяйств, наш часовой увидел, как трое кубинцев пытаются стянуть брезентовый чехол БТРа. Услышав команду остановиться (команды на испанском языке заучивались наизусть), кубинцы бросились бежать. Двоим это удалось. Третьему пуля попала прямо в темя, когда он уже наклонился, чтобы пролезть под «колючкой». Убитым оказался учащийся расположенной по соседству школы Фиделя (интернат и ПТУ одновременно).На следующее утро к неогороженной стороне бригады подошла толпа однокашников убитого. Кубинцы угрожающе размахивали мачете, громко кричали, но подойти не решались. Прибывшие вскоре полицейские выстрелами в воздух разогнали толпу. Часовому наши командиры объявили благодарность и от греха подальше самолётом отправили в Союз.

Под Новый год двое наших, избив старика-кубинца, отобрали у него бутылки с «шилом» (самогоном). Старик пожаловался в штаб. Комбриг выстроил бригаду на плацу и устроил опознание. Негодяев нашли. Старику дали денег и уговорили не поднимать шум.

Вокруг бригады кормилось множество проституток, как местных, так и приезжавших подработать из Гаваны. Поскольку спрос превышал предложение (правда, не на много), цены сексуальных услуг в Нарокко были чуть выше общекубинских. Единичный акт стоил 10 песо или флакон «Шипра», или два бантика, или майка. Ночь на касе (la casa - дом) - 20 песо. Белые барышни ценили себя в полтора раза дороже. Учительница младших классов, чей гостеприимный дом был рядом с бригадой, брала с клиентов дополнительную плату за знание русского языка.

Рассказывали, что организовывая Учебный центр, Фидель лично интересовался тем, как будет удобнее советским товарищам - бордель внутри части или за её пределами. Наверное, это апокриф, но наличие заведения действительно лишило бы воинов-интернационалистов кучи проблем.

Проститутки охотно отзывались на русские имена - Надька, Валька, Светка. Комбриг как-то жаловался на разводе, что солдаты чаще видят проституток, чем командиров хозяйств. Он думал, что шутит.

Постелью служил заботливо уложенный кем-то в лесу лист фанеры. Проститутка приходила, как правило, в сопровождении ассистента, чаще всего сына. Первому встречному солдату в рекламных целях отдавалась бесплатно. Тот сообщал товарищам о приходе Надьки (Вальки, Таньки). Выстраивалась очередь. Пока барышня обслуживала очередного клиента, помощник сторожил полученную ранее плату.

Интересные отношения сложились у личного состава типографии с проживавшей через дорогу проституткой Танькой. Под забором и дорогой проходила дренажная труба, один конец которой выходил у типографии, другой - у Танькиной касы. Ширина трубы позволяла, не боясь патрулей, осуществлять коммуникации не только ночью, но и днём. Для семи советских печатников Танька была женой и матерью одновременно. Мужики носили ей продукты, помогали по хозяйству. Танька стирала, стригла, кормила по-домашнему и никогда ни в чём не отказывала. Однажды слышал, как ругались танькины дети. Старший плюнул в младшего за то, что младший по-русски назвал его ё****м урюком.

Триппер подрывал боевую мощь бригады. Опасаясь позора и возмездия, редко кто из пострадавших обращался к врачам, предпочитая платные услуги фельдшеров срочной службы. На частную практику медицинское начальство закрывало глаза, хорошо зная, насколько ограничен ресурс койко-мест в санчасти.

Главным врагом бригадной медицины был гепатит. Знакомый врач рассказывал, что до постройки мощных кипятилок гепатитом болело до половины личного состава. Сырую воду запрещали пить под страхом смертной кары. Попавшийся комбригу боец без фляжки автоматически арестовывался на трое суток за членовредительство.

Жара и влажность очень способствовали всяким кожным болезням. Стоило два дня не помыться, как в паху и под мышками появлялась «розочка» - пунцовые пятна, доставлявшие острую боль. Вид с трудом переставляющего широко раздвинутые ноги соловья ни у кого не вызывал недоумения. Лечили «розочку» самостоятельно, втирая бензин.

За 200 дней до приказа, как велят воинские обычаи, я подстригся наголо, чем разгневал начальника политотдела. Губы я избежал исключительно благодаря приезду очередной московской комиссии. Однако, миновать этого, самого сурового из предписанных воинским уставом, наказания я так и не смог.

Карнавал на Кубе личным решением Фиделя перенесен с безыдейного февраля (День Святого Валентина) на сознательный июль (День Кубинской революции). В день карнавала в бригаде были выставлены усиленные караулы. Командиры провели с личным составом беседы, угрожая страшной карой за самовольное оставление части вообще, а 26 июля в особенности. Однако каждый сознательный воин понимал, что вряд ли судьба подарит еще один шанс увидеть настоящий карнавал в настоящей Америке… Я был дружен с майором Смирновым. Мой однобарочник, он служил в политотделе спецпропагандоном - старшим инструктором по спец. пропаганде и агитации. В военное время он отвечал за моральное разложение противника посредством листовок и призывов сдаваться через мегафон. В отсутствие боевых действий майор обязан был прослушивать вражеские радиоголоса и писать начальнику докладные о содержании подрывных передач. Многолетнее соприкосновение с потоками лжи и клеветы на социалистический строй сделало майора Смирнова ярым антисоветчиком. На меня он смотрел как на человека науки и время от времени заходил ко мне в лабораторию с тем, чтобы узнать, что думают ученые-физики о загадке Бермуд или проблеме НЛО. Узнав о том, что майор едет на карнавал, я попросил взять меня с собой. Смирнов долго мялся, раздираемый конфликтом между офицерским долгом и дружеской приязнью. Я настаивал и, наконец, мы нашли компромисс: майор довозит меня до Гаваны, в бригаду я возвращаюсь самостоятельно, клянусь много не пить и даже под пытками не выдавать Смирнова в случае чего.

По Малекону - знаменитой гаванской набережной - непрерывным потоком следуют «эль баркос» - сцепленные грузовики, стилизованные под каравеллы. На кораблях, каждый из которых представляет одну из муниципий (районов) Гаваны, шоколадные мулатки неистово отдаются пламенному богу самбы. Карнавал нельзя смотреть - в нем нужно быть. Быть в нём трезвым и целомудренным нет никакой возможности. Сорбесса - кубинское пиво - продается только литровыми стаканами.

 

После двух стаканов я позабыл и о майоре Смирнове и о первой части обещанного. Корабль, на котором я отплясывая самбу с жаркими мулатками, величаво проплыл мимо гостевой трибуны, с которой через полевые бинокли смотрело на карнавал уже было заскучавшее бригадное начальство.

 

Как мне рассказал потом Сидоров, мы с девочками имели успех.

До бригады я добрался в полшестого утра. Понедельник - командирский день, офицерам полагается являться на службу к подъему. Убедившись, что меня нет на зарядке, комбриг в сопровождении штабной свиты и Рязанцева отправился в казарму с намерением лично покарать оборзевшего бойца по всей строгости устава. Солдаты на Кубе спят под накомарниками - марлевыми пологами, переходящими из поколения в поколение. Красиво расписанный накомарник дорогого стоил.

 

Увидев на моем, доставшемся от Сереги, пологе изящной работы картуш с готической надписью «Ниже майора не будить!!!», комбриг велел перепуганному до смерти старшему лейтенанту Хоке одеть свои полковничьи погоны и разбудить меня. Поднять меня оказалось не так то просто. Высунув опухшее лицо из-под накомарника, высокого начальства я спросонья не заметил, а вид разгоряченного процессом Хоки в полковничьих погонах показался мне странным:
 

- Вы шо, совсем ох***и , товарищ старший лейтенант???
- Встать!!!!!!!!!!!!!!!! - не в силах далее сдерживать ярость заорал комбриг. Десять суток ареста!!!!
Отсидеть мне пришлось всего шесть. Рязанцев исхлопотал у начпо мое досрочное освобождение - было много работы.

Не успел я насладиться обретенной волей - новая беда. Уснув на политзанятиях после ночи, проведенной в лаборатории за работой, я был подвергнут невыносимой пытке - проводивший занятие ответственный секретарь бригадной газеты капитан Кокунин поставил меня по стойке смирно и полчаса рассказывал о полном несоответствии моего морального облика требованиям к таковому, предъявляемыми партией и правительством. Не стерпев муки, я темпераментно изложил капитану свои мысли о нем, о партии и о правительстве. Капитан, не закончив занятия, побежал стучать на меня начальнику политотдела. Тот вызвал Рязанцева и приказал отправить меня в пехоту. В ответ на выказанное Рязанцевым недоумение, начпо показал ему толстую пачку рапортов, составленных особистами на основании доносов бывшего клубного художника Алишера. Моя филиппика в честь капитана Кокунина явилась последней каплей.

Пока готовились документы о моем переводе я наслаждался бездельем. Хока меня не трогал и я шлялся по бригаде, навещая друзей. Как-то, проходя мимо штаба, столкнулся с военным прокурором подполковником Романовым. И тут в моей голове родилась интрига, которой я горжусь до сих пор.

Военный прокурор бригады подполковник Романов был обладателем редкой по тем временам «мыльницы» и страстным фотолюбителем. Работал он в жанре ню. За отсутствием профессиональных моделей подполковник оттачивал мастерство на жене - тихой полной сорокалетней женщине. Проявлять пленки и печатать фотографии он доверял мне. Однажды, напечатав очередную порцию изображений голой прокурорши, я бросил их в промывочную ванну и занялся другими делами. Стук в дверь - пришел комбриг за своими семейными фотографиями. Стоя спиной к промывочному баку (про прокуроршу я забыл начисто) я с изумлением наблюдал за метаморфозами полковничьего лица.
- Это что за порнуха, б*я?????!!! - завопил полковник, ткнув пальцем в бак.
- Это жена товарища подполковника Романова…
- Кто??? Где???
- Это искусство, товарищ полковник, это товарищ подпол….
- Пи-и-и-и-****ц!!! - удивился многобразию жизни комбриг, махнул рукой и вышел из лаборатории.

Встретив прокурора, я рассказал ему о своем грядущем переходе в гранатометчики. Как человек искусства, подполковник не мог мне не посочувствовать. В ответ на выказанную готовность помочь, я изложил прокурору стройный план: Романов забирает меня к себе, а за оставшиеся до дембеля два месяца я передаю свои фотографические навыки и опыт его секретарю ефрейтору Славику. Подполковник так возбудился идеей полного обладания собственным лаборантом, что тут же побежал просить комбрига о моем переводе в штат прокуратуры. Что было дальше знаю со слов адъютанта комбрига.
Отловив полковника в коридоре штаба, Романов завел разговор обо мне: «Отдайте мне бойца, товарищ полковник, ему служить-то два месяца… Парень неплохой, сболтнул лишнего… Пусть у меня послужит, заодно меня пофотографирует, жену на память пофотографирует…» Комбриг стек по стене, забившись в агонии. «Хрен тебе!!! Самому нужен!!! Я его полтора года готовил!!!», - в коротких паузах между приступами истерического смеха выкрикивал комбриг прокурору…

Видимо, в награду за доставленное удовольствие и в пику Романову, комбриг приказал меня оставить в клубе, но с тех пор иначе, как «антисоветчиком», не называл.

От штабных писарей стало известным расписание «барок» - идущих за дембелями кораблей. Первая - «Алла Тарасова» уходит 17 октября, пятая - «Тарас Шевченко» - 5-го января. После двух «залетов» я был уверен, что раньше января мне Страну Пребывания не покинуть. Хока взял мне соловья-стажера - старательного паренька, закончившего на гражданке техникум с дипломом «Мастер фотоателье». Учить его не надо было и я бил балду, смирившись с судьбой «пятибарочника».

Пятым кораблем уходили самые отчаянные залетчики. После ухода четвертого корабля пятибарочников отселяли в джунгли. Огромный шатер - человек на 100 - больше всего напоминал разбойничий лагерь. Дневальные боялись носить туда еду, оставляя бачки на полдороги. Управы на пятибарочников не было никакой, поскольку с уходом четвертого корабля командование теряло последний рычаг властного управления. Пятибарочники грабили огороды туземцев и беспробудно пили в ожидании дембеля, который неизбежен.

Однако начпо, решив, видимо, от греха подальше, избавиться от меня побыстрее, включил меня в список уходящих первым кораблем. На висевшей на стене лаборатории карте Мира я вычертил курс «Аллы Тарасовой», разбил его на 18 равных участков и каждый день отмечал предполагаемое место нахождения лайнера красным флажком.

17 октября в ворота 12-го Учебного центра въехали знакомые японские автобусы затемненными стеклами. Бригада выстроилась для прощания с дембелями. Одетые в гражданку мы стоим отдельной коробкой. Комбриг благодарит за службу. Слушаем очень внимательно. Взвод за взводом, отдавая честь, проходит перед нами. Мы последними покидаем плац. «Прощание славянки». Комок в горле. Впечатываем кроссовки в горячий асфальт. Автобусы трогаются. Высунувшись из окна на ходу жму руки друзей…
«Алла Тарасова» отходит от пирса, с палубы ухожу лишь тогда, когда гаванский маяк - последняя видимая точка Страны пребывания скрывается за горизонтом...

Сергей Заварин#21:05 27-11-2008
+1-0
Я знаю о каком Сереге здесь идет речь. Если еще кто нашел что-то знакомое или знакомых можете скинуть мне письмо в личку. Созвонусь с героем и если он пожелает дам телефон.

« Назад

Поиск
Новинки фотогалереи
1704
1705
1706
1707
Погода: Москва - Гавана

Гидрометцентр России Гидрометцентр России

Голосования

Как Вы относитесь к возможному возвращению войск на Кубу?

Положительно (1117)
Отрицательно (9)
Затрудняюсь ответить (5)
Облако тегов
12-й 12-йУчебный 12Уч.центр 1986 20-йОМСБ 2009 23-4 4МСБ 7-я 7-яОМСБ 7-яОМСБр 76-78 78-80 7ОМСБ Cuba Ded Gsvsk.ru Алькисар Анадырь Бакалов Балтика Барбудос батальон бригада Бригада. ветерана ветеранов ветераны-ГСВСК взвод ВМФ ВМФ-СССР встреча Гавана Гавриков Гречко ГСВК ГСВСК ГСВСК-Москва ГСВСК-Пермь ГСВСК-Украина День Затынайко Зенитка знамья знамя ЗРАБ ЗСУ Карибский-кризис Касабланка Кобзон ком.состав комбриг Куба кубе Кубинский-кризис Литер Лопата Лурдес Мариэль мемориал Минометка Нарокко НовыйГод ОМСБ ОМСБр орбита ОСНАЗ пво Пермь плац посол Посольство-Кубы Приказ природа Рауль реактивка РЭЦ Сайт связи связь служба Союз СССР танк.бат. танкиста Танковый Торренс Уч.классы Уч.центр Учебный Финиш центр Шилка экипаж407